Современный западный общественный дискурс построен на отрицании структур: биологических, культурных, институциональных. Он провозгласил желание как истину, идентичность как аргумент, а эмоцию как достаточное основание действия. Это производит иллюзию свободы — пока не встаёт вопрос о выживании. А выживание требует формы. А форма — это ограничение.
Существует две стратегии выживания. Мужская — агрессивная: риск, экспансия, созидание. Женская — консервативная: адаптация, удержание, перераспределение. Мужчина биологически приспособлен к угрозе: его потеря восполнима. Женщина приспособлена к стабильности: её потеря невосполнима. Из этой асимметрии вытекает распределение всех ключевых функций. Мужчина выходит за предел. Женщина обустраивает предел. Мужчина действует вовне. Женщина наводит порядок внутри.
Это не хорошо и не плохо — это рабочая система. Она не требует симметрии, только согласованности. Но когда одна стратегия начинает диктовать норму для всех, получаем «новую этику». Женская логика — логика комфорта, заботы, эмоциональной совместимости — стала определяющей в культуре, управлении и языке. Агрессию назвали токсичностью. Иерархию — угрозой. Инициативу — насилием. В итоге исчезает субъект действия. Остатки мужской функции либо вытесняются, либо мимикрируют.
Так возникает феномен «соевых мальчиков». Неконфликтные, удобные, понимающие. Они не противостоят — они соглашаются. Не соревнуются — уступают. Не создают — подстраиваются. Они встроены в чужую стратегию. Пытаются играть на женском поле и быть лучше женщин в их же игре. Это заведомо проигрыш. Женщинам такие мужчины не нужны. Потому что у них нет функции. Эмпатия без силы — это ноль.
Снаружи всё выглядит как прогресс: права, разнообразие, этика заботы. Внутри же культура утрачивает субъектность. Политика превращается в HR. Конфликт становится нарушением. Перераспределение называют управлением. Общество сохраняет совместимость, но теряет вектор. Оно может работать, но не может развиваться. Именно так, через культурное поощрение отказа от субъектности, замаскированное под этику, и формируется регрессивный вектор.
Конца истории не случилось: она, как и прежде, движется через конфликт.
Что делать? Для начала — перестать врать. Женская эмансипация не требует борьбы с мужчиной. Чтобы быть свободной, женщине не нужно ни забирать, ни уничтожать мужские функции. Ей нужно отказаться от претензии на универсальность. Женская сила — в сохранении. Женская свобода — в отказе от чужой роли. Хранить бытие — не меньше, чем его расширять. Но это — не одно и то же.
«Предки» это понимали. Ни в Спарте, ни в Риме, ни у «варваров» не было культурного запроса на подрыв статуса мужчин. Потому что женщины понимали: если падёт мужская функция, то не будет и их собственной.
Женщины‑воительницы у сарматов (примерно с V века до н. э. до IV века н. э.) не отрицали мужскую функцию. Они занимали ограниченный, чётко определённый военный сегмент — обычно племенной аристократии — при этом большинство женщин сохраняли традиционные роли. Это показательный пример: можно быть воином, не разрушая распределения функций и не отказываясь от женской роли.
Примерно такая же ситуация наблюдается и в обществах, где часть женских функций — забота, воспитание, ритуальное хранительство — брали на себя мужчины. Это не редуцировало их мужскую роль, а наоборот, расширяло её за счёт интеграции поддерживающих элементов. Мужчины оставались субъектами действия, при этом беря на себя функции обеспечения устойчивости — без отказа от ответственности за внешний мир. Примеры тому — шаманские инициации, мужские братства, институты наставничества в архаических культурах. Всё это — формы включения поддерживающей роли в рамках сильной позиции, а не замены одной функции другой.
В наши дни поход против мужественности в западных обществах считается одобряемой нормой. Женская логика адаптации, согласования и ухода от риска провозглашена универсальной. И это не просто глупо. Это исторически несостоятельно. Управление не тождественно выживанию.
Остаётся только приспособление. Зато инклюзивное, совместимое, одобренное. Правда — уже без будущего. ■